Голова Ході

Степь была сизый, как крыло орла. Василий с сыном запахали утро на востоке, в степи, и сели под телегой завтракать. Лошади у телеги ели овес из сечкой, трясли по грядки овесины и сеяли на свежую пашню сено с Рептух дергал ветер и яростно бросал им о гола землю. Солнце поднялось красное, заспанное, а на ветер, по-Васином, кресты с венчиками помалювало на небе ...
Василий с отеческой лаской отрезал сыну хлеба (пыль хрускала на зубах), подсунул капустный лист и и салом и повернул голову к телеге, слушал:
- Где журавли летят ... Птица весну слышит, а ветрено сегодня ...
Он посмотрел на широкую грудь сына, смерил глазами крепкое сложение его тела, и легкая тень грусти заломилась ветром на брови Василия:
- Ты бы застегнулся ... Ет, выдумывает чортовню: «Закурить хочу». Брат, лето как попокуриш круг косы - не то закуришь - почернеет на изгарью! ..
Оба засмеялись. Павел вытер сеном пальцы, наклонился к бочонки и тихо глотал воду - «буль-буль». Отец дожовував кусок хлеба, поглядывал на коне и кричал по ветру:
- Ну, стой, еще за зиму не вымокла? .. Ишь, ребра знать, а губой бренчит, как под осень! ..
Василий встал и поправил борозду Чалому Шанько, потом накинул на плечи шинель и снова засмеялся к сыну:
- Закурить хочется, правда? А как вытащу книжечку про Тараса Григорьевича, - будешь сердиться!
Павел поморщился и сдержал улыбку на русых усах - вплоть заплигала засмеяться, но ветер рванул ее и карие, большие глаза Павла смотрели на отца не то обидно, не то с просьбой. Он не удержался.
- Канешно, курит могилу с крестом Тараса Григорьевича - чортовня, а еще православные, веруещи ... Мало вам приношу с комбеда газет? .. Не-е, давай Тарасову могилу! ..
Смотрел насмешливо на отца - смеялись глаза:
- А еще в воскресенье - «ты бы, Павлуша, о гайдаматчине что-нибудь прочитал, а? ..» Прочтешь теперь: я шарил-шарил - где это делось жизни Шевченко, а отец, значит, засмалюють его? Дов-о-о-ль-но: давайте закурим!
Василий вытащил кисет, положил его на колени, и на протянутую руку сына - «нет, стой, раз грех - значит всем грех» - он начал оправдываться; голос его хрипло рвался а груди, спешил:
- Я же не курю его «Кобзаря», а только ту мягкую красную книжечку, где дом ... а к могиле еще не прошел и не буду ее курить! .. Да.
Он развязал кошель и протянул бумагой сыну, добавил:
- Ну, ты же сам знаешь - край: нет бумагу, а газет власть не присылает ... Приходится ...- и Василий виновато крикнул снова на коне: - А ну, Чалый, не дури!
Павел оторвал листочек бумаги, перевернул его и, улыбаясь отца, прочитал:
- Видите: «Учитесь, братья мои, думайте, читайте ...»
Василий перевел разговор к земле; книжечку с домом Шевченко осторожно свернул, положил в кошелек и за искрами огородного табака робко кашлянул, обил пепел сигареты:
- К вечеру умрет десятина, а?
Сын затянулся дымом и пускал носом:
- Умрет-э ... Еще до закат упораемо. Правда, Чалый? ..
Чалый на слова Павлу повернул голову от Шанько, посмотрел на него своими большими глазами, где маленькими оврагам текли от ветра слезы, немного подумав, подбросил головой Шанько и недовольно швырнул на землю сечки. Василий поднялся с земли, расправил поперек и еще раз строго крикнул на лошадь:
- А ну!
Брови Василия похмарнилы на ветру, глаза заласкавилы, и он твердо опирался на ручки плуга плуга; слова вырвались из груди не к сыну, а просто в степь - и были рвачкий, как ветер:
- Тець, пашешь, а красных дней не видишь; была царизна - делали, пришел Советы - делаем, а господа как плыли шелками в городах, и по сей день плывут!
Думал:
- Тут тебе, Павел, все твое - «Учитесь, братья мои ...»,- он злобно ободрал на кнутовище кори и бросил ее прямо за межу: - Такая тебе чехонь, выйдет на базар с собачкой-плюнут бы не захотел, а примет масло, что на подворному заплатит вынес ... и «не жолтое! ..»
Мнение Василия горела, ее подхватывал в словах е и робко бросал в сухая ботва степи ...
Он запрягал в борозду Чалого, расправлял под хомут гриву коня и подбрасывал на мулятину сена.
- Рабочие? Они лямку тянут, как и мы ... Разве не приносили в села последние штаны на минжу? .. А кто виноват »! кто? Так и получается: и власть наша, и порядки новые, а все по-старому, сбылись больших господ, черт наплодил мелких)! И пьют как пиявки! .. Кай, капитал, одним словом! .. Ну, давай, Чалый! А то в тюрьму за такие вещи пойдешь! ..
Василий злобно засмеялся, поправил шлею коню и твердо стал в борозду. Лошади дернули ...
Павел поднял кнут - он взвился от ветра: «Гиття, малые, топай !..», и лошади топали, земля скрипела под плугом, прошлогодние метелки под барками лошадей низко склоняли свои нечесаные кудри и падали в борозду - их привлекала земля, и степью - ветер: резкий, мягкий, душистый ветер и звон гайки круг плуга ...
- Тупая, малые-и-и! ..
Над степью стало солнце, Павел сдержал лошади - возвращали круг Зеленой могилы - и стиснул кулак.
- Вы о господ даром такого мнения: кто же тогда тук собирать с нас, как их не станет? .. О, если бы ...- он не кончил по ветру мысли: - Соб, Канталупка, слепая, что ли?
Лошади шли хорошо. Павел водил ровно, государств поводья крепко, глаза блестели одним блеском с Чалым, брови сходились серпами, прижмурени от пыли, шагал по земле широко и твердо.
- Разве графиня Браницкая думала, что я ее письма курить? Ха-ха-ха! ..
И ветер так же вместе с Василием:
- Ха-ха-ха! .. Словно военная цензура, ха-ха-ха.
На рубеже звонил плуг, тогда Павел прекращал лошади и возвращал свое лицо к степи:
- Какие поля держала сама: от железных дорог до Днепра - леса, озера, луга ... Пожалуй, кусок сподници дала бы скуриты, не то письма, чтобы не пахал этой десятины Василий Орлюк?.
Старый висмикав истик, прочищал плуга:
- А теперь везде кротами полез по степи мужик - наша степь, врут!
Павел смеялся:
- Ого-го-го! Когда дело касаеться степи, мы тогда как стена; тогда, брат, не дернет мелочью ... Зеленая могила знает. С вилами защищаем степь, э?
Он расправлял поводья, слушал, как фыркал Чалый в воду, и далеко бросил взгляд в криничовину в огородах: «Напоит нужно ...» Такая беседа нравилась Василию, он держал крепко ручки плуга плуга, а когда начинали новую борозду, звонил им, как молодой, - дымилась земля ...
И только сыновняя спина серела за яблоками на бедрах Канталупкы, а голос против ветра:
- Вот я хотел бы, чтобы посмотрела графиня Браницкая, как мужики с вилами шли в бой ... Лишилась бы, папа, чтобы увидела вас растрепанного на пути, гей - обомлела ...
Чалый, не слушай! ..
У Василия зацвели глаза силой ... Он их прижмурив и вернул головой прямо к солнцу - там в синих туманах плыл степь и низко-низко, и над крестом Покрова, клокотали журавли - выводили песню ... И степь, и солнце, и дальний бор _ все пело вместе с клюквой песней в груди Василия:
- Земля ... Земля ... Земля ...
Он хотел показать свою радость сыну - наклонился, взял в руку горсть земли, раздавил ее:
- А господский пар хороший, надо сказать правду, умели, сукины сыны, нами обрабатывать землю ..
Перед его глазами стояла лозой барская пшеница - вилискувалась, менялась полосами зелеными, желтыми, голубыми и лозунги на горизонте, как радость Василева. О, он знает, как падало солнце в цвет полевой моркови, как в чащу, - это был предел барского и мужицкого.
Василий стал хищным и хитрым:
- Гай гудит и рыба играет: пшеничка была, и загудела ... Не вернется ... Прокурили.
Он похмарнив, слова падали в борозду и пожелания земли были простые, мужицкие:
- Пусть рожает теперь мы кровью сполоскалы степь ...
Зазвонил плуг, лошади рванулись, и лемех вывернул на землю череп человека. Василий с сыном стали.
- Вот ия Зеленая могила, кровью китайцев дымилась ...
Павел перевернул кнутовищем голову, осмотрел плоский лоб, разломлено скивицю и задумался ...
- Китайцы - верные служаки ...
Василий присел и тихо звонил истиком об голову, а сына спросил глазами в землю:
- Голова, как котел млечный ... А может, это какой степняк наш застыл здесь с вилами?
Павел поморщился и покачал головой - «нет», а отцу просто сказал:
- Наших здесь не били. Разве не видно? Это председатель ходе ... Здесь были только они.
Одприг коня и поехал задуман поить под луга, на! дороге расчесывал гриву Чалого, и председатель ходе в сети мнения Павловой стояла только один мент и заткалася ... Его щекотал степной ветер, дул грудь, и в памяти стала Анна, его женщина, а девушкой раз тогда - выбирала коноплю - за стеблем дергала из своего сердца «журавочку» ... Или сын, или дочь? ..
Ему хотелось петь, он пустил свободно поводья и пошел навстречу ветру искать в песне девушку, что говорят люди:
А я бы рада ради тебя брата отравить ...
И с болью дает Павел совет девушке - песня стелется по гриве Чалого, он устало ступает, а степь не слушает, свистит в прошлогодних сорняках и на четыре стороны розсотуй песню:
В чистом поле могилочка
На могиле калиночка
На калине - гадючина
На калину солнце печет,
А с гадины отравлю течет ...
Павел ненавидит такую ??сестру и бросает коню, как товарищу:
- Нет, не этой, Чалый, надо петь!
Перед ним снова сереет на пашне председатель ходе, лошадь щурить ухо - слышит
- Знаешь, которой пели, когда наступали на Зеленую могилу? .. Ты тогда топтал барскую пшеницу, рвал копытами корни овса, и на всю притом «эх, карабинка моя, давно порох нюхала» - роями шара. Председатель ходе

- Я с Хайнан! .. Я с Хайнан! .. Это был дикий крик степи одного китайца.
Павел помнит.
«Солнце печет, - вспоминается ему песня, - а по сабле кровь течет ...»
... И председатель одного ходе стоит и сейчас неразгаданная: расстреляли сорок, а последнему сам атаман волю дал.
Розкошени глаза китайца смотрели прямо, без страха, немного закрыты ресницами, и смеялись над смертью.
- Твой думал, ходя НЕ умел умирай? Я не сказал: «С Хайнан! Знай: патрон есть - свобод есть. Мой умирай за свобод ... всех свобод умирай ...
- Да-а-ак.
Черная тень к солнцу легла на мочарищи; ржали лошади к воде ...
Еще иметь покойные говорили: «Из всех коммунистов таков был один умный ходя, все улыбается:« бедные, - говорит, - живешь ». А вскочила в хату Якилинка, он распахнул какую коробку, вынул черное-черное, словно жуки, с синими камешками ожерелье, передал мне: «Она ходе боится, дай сама». Попрощался, такой добрый, только нелупкы и поел, хотела внести ряженки, а он ... »
Павел с каким детским сожалением засмеялся:
- Чудная у меня была мать: «А может, - говорила, - и мой сын где-то по чужим украинам будет скитатись, а кто кусок хлеба даст - в горле станет? ..»
Когда напитков лошади, привязал к вербе Чалого и прилег сам напиться колодезной воды, споласкивал бочонок - в колодце, между зеленым жабуринням, снова показалась голова ходе и память пустила по ветру еще одно ...
Тогда такая загар ада нас, почернели, мыло на лошадях, а атаман без рубашки коннице благодарил ... и бросил свое слово к Ходе насмешливо, с ненавистью:
- Слышь, ребята, «патрон есть - свобод есть! Мой умирай за свобод ». А мы за что умираем?
И приказ дан мне:
- А ну, Павлик, прогони столбовую дорогу Китаеза!
Кавалеристы забросали назад черные шлыки, смеялись, вытирали рукавами гимнастерок пот, и горячим степью катилась пьяная мнение одного повстанца:
- А какому он богу верует, а? ..
Ходя сел на межу и ждал; косые глаза его смотрели на солнце; желтые здоровые зубы сосали коленце Житин, а пальцами перебирал траву, казалось, ловил там бабочек, мережав им крылья и - пускал ...
Я вяло снял с плеча ружье, подошел к ходу, он спокойно показал рукой на грудь, и кружевные бабочки запутались в ругани атамана:
- Почему ты не прогнал его степью? ..
Он сильно ударил прикладом по скивици хожу, и вместе с разрывной пулей схватилась кровь.
... В поздний полдень дооралы десятину лошади ходили тяжело, мысль Павла не вязалась с отеческой, и поп замолчал. Когда распахали последнюю борозду, Василий перекрестился, расправил к чапыги руки и стал на закат, как крепкая, сгорбленная тень степи, а Павел чего спросил отца:
- Где же вы дели голову ходе?
- Э-э, ходя мой лежит у телеги: это же здесь китайцев побит?
Павел молча кивнул головой, но старый как забылся и вел разговор дальше:
- Действительно, чего он пришел умирать к нам в степи?
Сын был недоволен: председатель ходе стояла перед ним и сейчас, а с ней бой за Зеленую могилу и бабочки солнце ткут на крылышках ...
- Да-а ... Упоралы ... это называется - аминь ... и Чалому спасибо.
У телеги они застали Анну, жену Павлову.
- Сижу и смотрю - отец голову китайца хотят домой везти ...
Василий мирно, любовно смотрел на Павла, ровнял оживленную Анну и решил по-своему:
- Немножко не доорана борозда на ум, но работящая и красивая. Жить.
Павел запряг лошадей, положил на телегу плуг, подобрал сено, повернул телегу к пути и еще раз подошел к главе ходе, а Анне по дороге строго сказал:
- Садитесь с отцом на телегу, только Рептух себе Подложи, понимаешь?
«Мой умирай за свобод ...»
Он ударил носком ботинка голову ходу, она забавно раскололась надвое и покатилась по свежей пашни. Василию это не понравилось, он оскорбительно спросил сына:
- И зачем это делает?
А Анна, как Посмитюха:
- Фи-хи, а вам что, китайца сожалению?
Павел задержал вожжами лошадей и смех Анны, оглянулся назад, где серели две половины головы ходе:
- Пусть на четыре стороны разнесет, когда это председатель ходе, которого я знаю!
Все молчали. Вожжи заиграли в руках Павла, он не слушал, как летели по ветру слова отца:
- Э ... Так пришлось казаку умереть. Где Китай то ... и разбросали людей по миру ...
В выбоинах зазвонил плуг, Павел повернулся всем телом к ??Анне, догорало в облаках вечернее солнце, а ветер наклонял голову Анны к нему и на орала отбил два силуэта ...
Анна угасала под солнцем, как привявший аргония, они везли с Павлом какую-то свою радость и смеялись ... Она толкала его:
- У-у, и - сплеще ... разве доктор Бог: "Сын или дочь?"
Ветер гнал тучи, перенимал Василя телеги, а Павел показывал ему свои здоровые, побьет-ризкани степным пылью руки круг вожжей и резко, бодро кричал:
- Тупая, Чалый! .. Скоро дом ...

Григорий Косынка
Голова Ходи (сокращенно)